Венеция

Мостики и большая вода

Три дня, что мы жили в Венеции, было так: утро принадлежало мостикам, вечер — большой воде. Этот распорядок сложился сразу и непроизвольно. Гораздо сильнее больших мостов, вроде Риальто или моста Академии, мне нравились те, что во множестве пересекают маленькие каналы, названия некоторых из них я уже и не помню. Взгляд, пущенный с такого мосточка, начинает петлять как бумажный змей между стен домов, подныривает под встречные скобки мостов и, наконец, сливается с дробящимся ликом еще не проснувшейся Венеции. Днем город мистифицировал меня и с легкой насмешкой щелкал по носу, избавляя тем самым от книжно-киношного, немного восторженного, представления, владевшего мной по приезду. Поэтому к вечеру начинало тянуть к большой воде — лагуне, Гранд-каналу или каналу Джудекка, — остудить взгляд на их просторе. Особенно вспоминается заросшее камышом лоно лагуны… Как-то вечером мы возвращались в Венецию. Пока город был далеко, вапоретто встречались редко. Иногда лишь проходило мимо какое-нибудь дальнобойное — в Пунта Саббиони или на Бурано, унося на своей открытой палубе задумчивую японку с томиком в руках. Лагуна давала мне передышку, успокаивала эмоции и освежала голову, разгоряченную  августовской жарой. А когда на горизонте появились узкие, словно заточенные карандаши, башни Венеции, я не отрываясь смотрела, как они растут и обрамляются зеленью. И радовалась курсу вапоретто.

В первое утро я проснулась от чистого, ясного звука. Звонил церковный колокол. Через открытые ставни солнце и волны канала пускали на занавески змеек. Все вокруг покоилось в свете и тишине. Единственно возможным движением в этом мире было дыхание. Пять минут спустя мозг потребовал дать определение всему происходящему. И потому, смирившись с тем, что буквы лишь схематично донесут смысл, я отправила sms ангелу. У ангела было очень подходящее для этих существ имя: Светлана. Помимо нашей очевидной общности (работа, курсы итальянского) и практической помощи мне (подробный материально-топографический инструктаж перед поездкой), ангел обладал тем типом душевной организации, который позволял поймать и освободить свет, заархивированный в скупой текст на дисплее телефона.

«Наслаждайся! Походи по закоулочкам. Соно контента пер те!» — написал ангел в ответ.

И когда круглые часы на здании рядом с вокзалом Санта Лючия, установили свои стрелки на девяти, мы с Денисом нахлобучили панамку на голову будущей второклассницы Алёны, завернули в соседний номер, где стащили с подоконника маму, вздыхающую над водами канала, и гуськом спустились по узкой лестничке. Наш скромный двухзвездочный отельчик помимо явных преимуществ: близости к пьяццале Рома и виду на Гранд-канал, который к нашему приятному удивлению был доступен из обоих номеров, имел пару достоинств, которые меня околдовывали. Первое — это шелковистая, мягкая обивка стен номеров. Я трогала ее всякий раз, когда оказывалась рядом. Иногда контраст бывает действеннее аналогий. При первом же прикосновении, пружинистая теплота стен почти осязаемо приблизила меня к одному из самых любимых произведений, автор которого мерз в венецианском феврале и тянул с подругой жребий, кому спать сегодня у холодной каменной стены отельного номера. Казалось, мои пальцы касаются не шелковой обивки, а потрепанной от постоянного путешествия из сумки и обратно распечатки с «Набережной неисцелимых». Второе очарование — это лестница. Ну, тут все просто — она соответствовала тому идеалу настоящей венецианской лестницы, который я представляла, живя еще в критской Ханье: узкая и деревянная. И бонусом к воплощенному образу — на ней всегда пахло печеньем.

Сейчас будет маленькое отступление, и действие уже начнется. Потерпите чуть-чуть. Дело в том, что мне ужасно нравятся венецианские названия. Например, рио (rio) — маленький канал. Это короткое слово несет в себе отзвук карнавала и, на мой взгляд, очень подходит узким протокам, раскрашенным в зеленый цвет водорослями и разлитыми поверх синими, розовыми и золотыми отражениями лодок, цветов и кирпичных стен. Или, калле (calle) — улица. Произнеси вслух и рот наполнится перекатывающимися разноцветными орешками. Еще сестьере (sestiere) — то есть один из шести районов Венеции («sei» — «шесть»), например sestiere di San Marco или sestiere di Santa Croce. Хотя в итальянском языке это слово мужского рода, в проекции на русский оно приобретает мягкие, женские черты благодаря созвучию слову «сестра». А вся Венеция — это шесть обнявшихся сестер. И вот когда мы шли по улочкам к нашей первой цели — мосту Риальто, я думала, что для прогулок по Венеции тоже стоило бы придумать какой-нибудь особый термин, образованный, например, от «impuntura» — то есть, стежок, строчка. Так пересекая мостик над рио, сворачивая за угол, и выныривая в следующий переулок, ты словно кладешь стежки, штопаешь подошвами карту города.

Мост Риальто… Тут стоп. Тут со мной случился короткий пространственно-временной коллапс. Взойдя на вздыбленный белокаменный горб, я пару секунд растеряно хлопала глазами. Искала на канале — гребцов, на балконах палаццо — горничных, выбивающих ковры, и девушек, смотрящих из окон, — то есть, все то пестрое многолюдье, в обрамлении которого глядел на меня Гранд-канал с полотен Карпаччо и страниц Петра Вайля. И пока внутренние весы не выровняли на своих чашах свое и чужое, мною владело чувство растерянности, знакомое, наверное, большинству впервые приехавшим в Венецию. Когда сознание, давно определившее место всему прочитанному, не успевает соотносить его с увиденным.

Исходя из романтических побуждений, мы решили не брать проездной в первый день, а гулять — с утра до вечера. Дойти, что до моста Риальто, что до пьяццы Сан-Марко труда не составляет. Указатели делают жизнь простой и беспечной. Чем ближе к Сан-Марко, тем короче и чаще делает остановки взгляд. Улицы сужаются, магазины следуют друг за другом, от визуального пинг-понга: маски — стекло начинает кружиться голова. Около одиннадцати часов, когда мы вышли на площадь, солнце ударило в свою полную августовскую мощь. Со стороны лагуны прибывали туристы. Мы отступили обратно в прилегающие улочки, но их тоже уже поглотила извивающаяся многоножка человеческого потока, зажатого узкими проходами между магазинами и кафе. Словом, ад. Из ада решено было бежать в соседний район — сестьере Кастелло, в скуолу Сан Джорджо дельи Скьявони — бывшую славянскую общину, смотреть картины Карпаччо.

Едва народу стало поменьше, а муранских собачек и птичек в витринах сменили книги, выяснилось неприятное. В венецианских указателях есть своего рода снобизм. Пока ты идешь в сторону Сан-Марко или Риальто, они исправно ведут тебя по всем ступенькам и закоулкам. И так же заботливо указывают путь на выход из города — к пьяццале Рома. Если же ты затеял маршрут в обход туристических прим Венеции, ориентироваться придется самостоятельно. Вот как раз, когда я пришла к этому выводу, пытаясь повернуть карту и голову так, чтобы обуздать с помощью топографии прыскающие в разные стороны улочки, к нам присоединились японцы. Семеро жизнерадостных студентов петляли за нами минут двадцать. Не утратив веру в меня после двух тупиков и моста Сант Антонио. Под ним, по рио делла Фава, сновали моторки и плыл в гондоле, на зависть Аленке, такой же человек лет семи отроду, только в кепке и с водяным пистолетом. Всем хороший мост. Но его мы перешли трижды… Все это было нипочем группе японских товарищей. На нас они по-прежнему глядели в радостном ожидании чуда, как ребенок на арену, куда вот-вот должен выскочить лев. И упорно шли следом. Флэш-моб у них, что ли был задуман такой?

У склонившегося над аркой ангела с отбитым носом, что придавало его лицу немного удивленное и простодушное выражение, я попросила, чтобы японцы отстали. Через пару минут мы оказались на площади Санта-Мария Формоза. Пока японцы восхищенно цокали языками на кремовую колокольню с часами, пока мама пыталась улучить момент и сфотографировать двух монахов, но те отлично понимая ее намерения, внимательно за ней следили, не прекращая разговор, я мысленно благодарила каменного ангела. Потому что совершенно точно знала, где можно скинуть японский хвост и порадовать ребенка.

По прямой (светлая память застройщику) улице Lunga Santa Maria Formosa, берущей начало от площади, дошли до книжно-кошачего магазина «Acqua Alta» (спасибо mccuntz за совет зайти сюда!). Перед входом один из хозяйских котов всем телом приобщался к знаниям:

В глубине магазина угадывался темный силуэт гондолы, заваленной книгами. Хозяин, Луиджи Фриццо, увидев нашу экскурсию, извинился перед седым старичком возле кассы, и вышел навстречу.

Коты, лежащие у дверей, книги, гравюры, пожарный выход в форме арки, глядящей на канал — все это, к счастью, предало нас забвению в японских сердцах.

Мы спокойно покопались в коробках, набрали Алёнке симпатичных закладок с котами и собаками, наряженными в костюмы комедии дель арте, и тихо ушли переулками к скуоле дельи Скьявони.

Скуола понравилась нам всем четверым, хотя такая единодушная оценка, пожалуй, редкость. Внутри небольшого помещения царят гармония и покой. Картины Карпаччо живут здесь очень естественно. Ироничные и живые, как и писал о них Петр Вайль. И песик сидит в той же позе, что его хозяин-святой. И демон, которого изгоняет Трифон, забавен до невозможности… В зал на втором этаже ведет узкая лестница. Там окна полузадернуты тяжелыми портьерами и стоит перед огромным креслом и венецианским штандартом низкая скамейка. И так спокойно в этом сумраке, что колени сами преклоняются на скамейку и руки опускаются на низкий бортик перед ней. Словно в кресле сидит некто незримый и терпеливо тебя слушает… Позже, в соборе Фрари — неуютном и холодном, со своими огромными надгробиями и шедеврами на стенах, я вспоминала эту комнату.

Вечером улицы окончательно распоясались, и накинули на нас петлю. Мы заблудились в переулках возле Арсенала. Небо над Венецией подернулось дымкой, протяжно кричали чайки и мы все хотели разного: Денис — кофе, мама с Аленой — гондолу, а в мое сердце впервые постучалась венецианская вечерняя жажда большой воды. Уравняв наши желания, решили идти к Сан-Марко, откуда вместе с дневным зноем уже должны были схлынуть экскурсии. Не тут-то было. Дьявольский кусок бумаги, ошибочно принятый нами за карту, наверняка был ранее подброшен на магазинную полку членами какого-то тайного братства… И теперь мы были в его абсолютной и безумной власти. Вроде шли верно, но трижды переулки, сперва упрятав нас глубоко в себя, выталкивали назад к нарядным кремлевским стенам Арсенала.

Я еще не подозревала, что все это — предвестник того квеста, которой случится со мной завтра во Дворце дожей.

Наверное, дело в заколдованном венецианском времени, решили мы, глядя на арсенальные часы с «неправильными» четверкой и девяткой. Разумные решения здесь просто не действуют.

Поэтому на окрестности Сан-Марко решили забить и идти, куда идется. Тут же, в подкрепление этого решения, вспомнились напутствия Тициано Скарпа из его книги «Венеция — это рыба»:

«Куда ты пошла? Выбрось карту…Зачем бороться с лабиринтом? Подчинись ему хотя бы раз. Не волнуйся, пусть дорога сама проложит за тебя маршрут, а не маршрут дорогу. Научись бродить, бродяжничать. Заблудись. Поплутай.»

Бродяжничество принесло неожиданные плоды. Минут через пятнадцать наша гондола направляла свой длинный черный нос в узкое, перехваченное мостами чрево канала rio del Mondo Novo. Мы сели в нее у церкви Санта-Мария Формоза, немного не доходя пьяццы Сан-Марко, не сразу осознав, что находимся там, куда перестали стремиться.

Аттракцион «катание в гондоле» — совсем не мое. Самым горячим желанием было встать рядом с гондольером на правую сторону кормы, поскольку из положения сидя лучше всего видно то, что естественно смотрится на общем плане, но вряд ли нуждается в излишнем укрупнении: отсыревшие от воды стены и вереницу встречных гондол (хотя последнее — следствие нашего катания вокруг Сан-Марко, по мере удаления от которого флотилий становится меньше). Но самое досадное — это ограниченный угол обзора, его катастрофически не хватало, чтобы рассмотреть выступающие из-за поворотов палаццо, узкие окна или балкончики. Взгляд с моста все же обладает куда большей свободой и маневренностью. Однако ребенок был счастлив, деньги (80 евро) уплачены, поэтому вместо того, чтобы упрямо проявлять волю и тянуть шею вверх, можно было сосредоточиться на положительных моментах забавы. Первый — эстетический. Он происходит от взаимодействия весел, воды и встречных лодок:

Второй потакает вечной человеческой страстишке — из гондолы очень легко (и приятно!) подглядывать, поскольку находишься на уровне дверей, лесенок и нижних окон. Особенно сладко, когда гондола подныривает под мостик: самые обычные сценки, подсмотренные из под каменного козырька, приобретают оттенок интимности:

На рио делла Фава я испытала двойное дежа-вю — едва мы миновали мост Сант Антонио — четвертый раз за день, навстречу выехала оживленная группа японских туристов в масках. Японцы махали нам руками и я было подумала: не давешние ли это знакомцы, повторяющие, подобно нам, пройденное.

Когда лодка вышла в Большой канал, хотелось скрипеть зубами от невозможности встать во весь рост. Ощущение такое, будто ты вновь сделался младенцем и сидишь в огромном тазу, который тебе не по размеру. К счастью, дуга по большой воде получилась короткой, и, нырнув в рио, гондола потянула водяной след обратно к церкви Санта-Марии Формоза.

Свидание с сушей было мрачным. От запрокинутой головы практически в течение всего 40-минутного катания, затекла шея. С колокольни церкви мне ехидно строил рожи маскарон:

Однако рыжий коктейль Шприц, испитый на набережной, и свежий ветер с лагуны прогнали злые иголки из затылка и кривляющийся лик — из сознания. Чуть позже, другим вечером, когда мы возвращались в Венецию по воде, я думала, что не будь лагуны с ее приглушенными тонами, камышовыми островками и стянутыми железными скобами серыми сваями, торчащими из воды, не было бы ни разноцветного острова Бурано, ни Венеции. Глаз просто не справился бы с интенсивностью их цветов, изгибов и форм. Лагуна омывает взгляд, как вода в банке кисть с красками.

Пробуждение на следующее утро в корне отличалось от предыдущего. Я слышала, как по столу ходит большая крыса, задевает пластиковые бутылки, в которые мы наливали питьевую воду из уличных колонок, и роняет их. Только окончательно проснувшись, я поняла, что это чавкает о набережную вода канала, а сон — ответ психики на вчерашнее кружение по Кастелло.

На мостике Санта Кьяра (ponte Santa Chiara) по пути к пьяццале Рома я постояла, потерлась щекой о шелковое венецианское утро. Мягкий свет растопил остатки предутреннего кошмара. На перила рядом со мной опустилась чайка, оценивающе взглянула, и, решив, что перспективы тут никакой, полетела вдоль канала к рынку Риальто за рыбой. Чуть более суток назад эти мостики вокруг автовокзала первыми сообщили мне, что я в Венеции. Тем поздним вечером, выгрузившись из пузатого аэропортовского автобуса, я будто очутилась в центре фотографии снятой «рыбьим глазом». Все пространство вокруг изламывалось мостами. А когда мы с Аленкой взлетели на один из них, внизу со вполне реальным звуком постукивающего мотора и плеска волн протарахтел материализовавшийся из сотен прочитанных страниц вапоретто. Этим утром мы купили суточные проездные и взошли на качающуюся палубу. Наш путь лежал к Сан-Марко. На этот раз по воде. Эх, друзья, хорошо ехать на открытой площадке вапоретто! Слышно, как протяжно выкрикивают матросы названия остановок, трется бок кораблика о понтонный причал, а под ладонью чуть подрагивают от работающего двигателя поручни.

Едва мы вошли во двор Дворца дожей, я потеряла своих. По ранней поре туристов было немного, и я решила, что просто не вижу мою троицу за одной из колонн или за какой-нибудь дверью.

Если встать лицом к лестнице Цензоров, ведущей на верхние этажи, неподалеку от нее, слева, в стене будет широкий проем. Там я увидела приоткрытую деревянную дверь, окованную железом. Убежденность, что мои именно там, была, наверное, сродни уверенности несчастного Ивана Бездомного, ловящего консультанта по московским квартирам… Так или иначе, через минуту я уже тянула дверь за ручку. Поддалась она тяжело. Недлинный коридор за ней уходил вправо и затем поворачивал налево. Вдоль него тянулись каменные комнаты примерно три на три метра. Под ногами лежала какая-то каменная пыль, как от раскрошившегося кирпича. Двери в камеры, а я не сомневалась, что вижу перед собой тюремные камеры, были открыты. Почти все они были пустые, и только в некоторых стояли низкие, широкие толи лежаки, толи столы, сбитые из плотно подогнанных друг к другу досок. В конце коридора была лестница, ведущая наверх. Уже на полпути к ней мне стало не по себе. Во-первых, удивляло, что вокруг никого и сверху тоже не слышно голосов. Во-вторых, камеры скорее отталкивали, чем возбуждали любопытство. Помещайся в них орудия пыток или еще какой соответствующий антураж, сознание тут же подобрало бы определение «бутафория». Но комнаты были абсолютно чистыми, каменные полы тщательно подметены. Я так и не смогла заставить себя войти внутрь, просто постояв в дверях. В-третьих, у меня стала кружиться голова, но это, скорее всего, от замкнутого пространства. На второй этаж я поднялась почти бегом, убедилась, что за верхним коридором прохода нет, и стала спускаться, когда услышала шаги. Мне навстречу по лестнице шел старик, одетый в темные брюки и черную рубашку. Мельком я удивилась, что у него нет при себе ни путеводителя, ни фотоаппарата — обычных туристических атрибутов (хотя, фотоаппарата у меня тоже в этот раз не было — мы оставили его в камере хранения дворца). Быстро спустившись, я увидела дверной просвет, который, к моему ужасу, начал сужаться. С той стороны кто-то закрывал дверь.

Совершив кенгуриный прыжок, я рванула к двери и толкнула ее. Вылетев наружу, увидела перед собой два изумленных лица. Одно принадлежало пожилой женщине, другое — очень элегантному молодому человеку. Через пару секунд красавец начал кричать на синьору, размахивая руками и периодически кивая в мою сторону. В ушах у меня и без него шумело, но смысл был ясен — представитель целевой аудитории журналов мод взваливал на тетеньку груз ответственности за едва не запертую туристку. Не желая пререкаться, смотрительница стала закрывать дверь. Не вполне еще владея собой, я схватила ее за руку. Женщина с испугом поглядела на меня, а ее спутник, хвала святому Марку, прекратил издавать звуки.

Ангел мой, где ты?! (итальянский ангела-Светланы был на порядок выше моего, поэтому в Москве она часто помогала мне осваивать свежепройденное). Почти все итальянские слова вылетели у меня из головы, из тех, что остались, удалось сложить следующее:

— Aspetta! C’e signore vecchio… — и кивнула головой в сторону коридора.

Как по мановению волшебной палочки, старик тут же и появился из-за двери. Поглядел на меня и пошел прочь. Тут же на ум пришли строчки:

«Бросил нам вслед пытливый взгляд

Нищий старик, — конечно, тот самый,

Что умер в Бейруте год назад.»

Нет… все таки, это уже было слишком. Потрясла головой и, попрощавшись со служительницей, побрела обратно к лестнице Цензоров. Обретя родных на втором этаже, в Зале географических карт, я еще долго бродила по дворцу. Смотрела на огромные залы, полотна Веронезе и Тинторетто, на часы с такими же «неправильными» четверкой и девяткой, как на Арсенале. В окнах блестела рябь лагуны. Рассыпанные по ней островки дробили и удлиняли пространство. И до горизонта была вода… Если долго глядеть на нее из этих залов, где стены и потолки расписаны ангелами и богами, склоняющимися перед Венецией, наверное, и впрямь начинаешь верить, что нет на земле и над ней ничего равного Светлейшей. И даже благосклонность неба — всего лишь банальная сказка для толпы.

На обратном пути мы подошли к двери в камеры, но она, конечно, была заперта.

Однако мысли об увиденном не отпускали, доведя меня дома, в Москве, до сомнений в своих выводах относительно назначений каменных комнат. О тюремных камерах на нижнем этаже ничего не говорилось ни на сайте дворца, ни в многочисленных интернет-отчетах и описаниях. Была только пара строк в путеводителе Дорлинг Киндерсли, где на схеме дворца это помещение было отмечено как «тюремные камеры, в которых держали за мелкие правонарушения». Я перечитала главу «Под Пломбами» из «Мемуаров Казановы», посвященную его заключению во дворце. Однако ничего полезного не вычитала. Речь там идет об известных Пломбах, где сидел сам Джакомо, — «в чердаках Дворца дожей», о не менее знаменитых подвалах «похожих на могилы Колодцах», где «всегда находится два фута воды». И третья, упоминаемая Казановой тюрьма — «Кватро»: «Однажды утром, к концу месяца, от меня увели моего товарища, и Лоренцо сказал мне, что он будет посажен в тюрьму, называемую «Кватро». Эта тюрьма находится в здании обыкновенных тюрем и принадлежит государственной инквизиции. Заключенные там имеют право призывать тюремщика, когда им вздумается. Они очень темные, но существуют лампы, с помощью которых тюрьмы освещаются: пожара не боятся, потому что все мраморное.» Тут, наверное, речь идет о Карчери, здании Новых тюрем, соединенных с дворцом Мостом вздохов.

Оставалось одно. Писать во Дворец дожей.

Ответ пришел через три дня:

«Relazioni con il Pubblico

Gentile Victoria,

le confermiamo che quelle che ha visto sono una delle sezioni delle Prigioni attualmente non visitabili nel percorso del museo.

Cordiali saluti»

То есть:

«Уважаемая Виктория,

Подтверждаем, что то, что вы видели, были секции Тюрем, которые в настоящее время не посещается во время экскурсий по музею.»

Убедившись таким образом, что видела тюремные камеры, я снова пожалела было о том, что оказалась там без фотоаппарата. Но голос разума пришел на помощь, шепнув, что за удовольствие съемки пришлось бы заплатить самым натуральным заточением.

Уж не знаю, благодаря ли витающим в тех темницах каким-то мистическим флюидам, действие которых я ощущала до вечера в ноющем виске, или еще чему но, помню, выйдя на площадь Сан-Марко из дворца, я поразилась несхожести одного и того же места в одинаковое время суток вчера и сегодня. Площадь снова была полна народа, хвост на вход в собор Сан-Марко достигал пьяццетты и, невзирая на официальный запрет, разноязыкая толпа кормила голубей. Но на этот раз я почти физически чувствовала, как человеческий шум и гам обтекают белые стены и колонны площади, не в силах заглушить то, что слышнее всего в этом абсолютно самодостаточном городе — тишину.

Вечером мы снова как чайки осели вдоль большой воды. Сестьере Дорсодуро — самый очаровательный, на мой взгляд, район Венеции. Зелень садов струится лозами по кирпичным стенам и слегка подрагивают отражения лодочек у причалов. Магазины закрываются рано, и тишина спит на каменных стенах и оградах.

А над Гранд-каналом, над стрелкой Таможни, над полосатыми причальными сваями, магазинами с нотами, катерами на воде и кошками в подворотнях, царит белоснежное чудо — церковь Санта-Мария-делла-Салюте.

Она осеняет собой пространство, создавая маленький, гармоничный мир, который невозможно представить без нее. К нашему приходу церковь была уже закрыта. Но расстраивалась я недолго. Если сесть на ее высокие ступени, видны будут смеющиеся гондольеры, направляющие лодки к мосту Академии и перекрикивающиеся друг с другом.

Видны балконы и венценосные люстры в окнах палаццо.

В широкой излучине угадывается мощь и простор полной воды.

И даже вечером здесь светло. Оттого ли, что церковь хранит чудотворную икону Богоматери, привезенную с Крита, или оттого, что наравне со сваями держит невыносимо прекрасные стены Салюте сила надежды и веры возводящих ее в год избавления Венеции от последней эпидемии чумы. А от ступеней исходит такая жизненная сила, какой полны разве что морские ветры.

С другого бока сестьере Дорсодуро омывает полноводный канал Джудекка, через который огромные круизные лайнеры, покидая морской порт Венеции, ползут в лагуну. Миновав набережную Неисцелимых с мемориальной доской Бродскому, открытой в 2009 году, мы дошли до остановки Дзаттере. И долго сидели на понтонной площадке ресторанчика «Alle Zattere».

На твердой земле, среди столиков кафе, ездил клоун на огромном колесе, снимая свой комичный цилиндр перед дамами. Аленка вместе с детворой, визжа от счастья, носилась следом.

Потом циркач вынул губную гармошку и маленький народец, поснимав сандалии, заплясал на разогретых плитах перед церковью Санта Мария дель Розарио. Если вы зайдете в «Alle Zattere» — посидеть у широкой воды, попросите ризотто с чернилами каракатицы («Risotto al nero di seppia»), здесь оно очень хорошее.

Когда зажглись фонари, мы сели на вапоретто и поехали на Сан-Марко. Существуют такие места и моменты, которые, если сделать их осязаемыми, и послать на орбиту, то далекие пришельцы, поймав их, вполне могли бы получить представление о том, что такое жизнь на Земле. В этой мозаике совершенно точно есть кусочек, принадлежащий Венеции. Для того, чтобы увидеть его надо, когда стемнеет сесть на вапоретто, идущий к пьяцца Сан-Марко со стороны Дзаттере. И глядеть, как в темной ночи лагуны слева возникнет кукольный домик — освященная пьяцца. И чем ближе будет подходить вапоретто, чем сильнее разгорится сияние огней, тем отчетливее ты будешь понимать, что видишь сейчас модель сотворения мира. Вот смотри, прямо перед тобой, из темного хаоса рождается красота и смысл, которые разгоняют окружающий мрак. А когда вапоретто пришвартуется, ты сойдешь с него и вступишь на пахнущую кофе и звучащую скрипками площадь.

К нашим третьим, последним, суткам в городе я вывела для себя формулу идеального венецианского утра. Здесь оно обладает неким психотропным свойством: ты сам не замечаешь, в какой момент вдруг стал таким беззаботным. Потому и формула немножко наивная, созвучная страстной, утопической мечте школьника о взрослой жизни: валять дурака. В то утро я воплотила ее с лихвой, забив на посещение Академии, сдвинув визит туда на вторую половину дня. Что мне Академия, когда, если верить умным книжкам, в Венеции 446 мостов… И в это утро они все мои. Можно бродить по ним и слушать тишину. И даже видеть ее:

Или вот окошки. Приглядись — очень даже возможно, что в одном доме все окна разные. Вот бы пройтись по комнатам за ними! Особенно за теми, что круглые как иллюминаторы. Взгляд на окна с улицы всегда делает тебя немного ребенком, кажется, что по ту сторону скрываются тайны и удивительные неведомые штуки, привезенные на бригах из дальних стран. В Венеции это чувство умножается многократно и, возможно, очень недалеко от истины.

Среди десятков каналов со спящими под кружевом перил лодками, над которыми мы бродили в то утро, вспоминается рио делла Форначе. Канал в Дорсодуро словно раскинувший руки, касаясь пальцами одной — Гранд-канала, другой — канала Джудекка. Он просматривается весь, имея мостики только в начале и конце. Взгляд с моста San Gregorio сродни глотку шампанского — ощущение праздника вспенивает кровь, пока глаза радостно охватывают нарядную набережную с цветами в окнах, садами под черепичными крышами и нарядный мостик Santi o De Mezzo, за которым искрится и блистает канал Джудекка.

Еще во время утренней бродилки, я читала названия улиц. Наградой за перевод (это удавалось далеко не всегда) была например улица Любви друзей (или Дружеской любви) — calle Amor degli amici.

В восемь утра мы с мамой (единственный член нашего экипажа, кто пожелал рано встать вместе со мной ради «запаха тайги») подходили к рынку Риальто. Улочки пахли Фэйри — это продавцы драили матросскими швабрами мостовые перед магазинами, кафе и пиццериями с полуспущенными рольставнями. В полутемных витринах тихо сидели маски, еще смирные, не дразнящиеся.

На мостках ночевали молодежные группки. Студенты спали, подложив под головы рюкзаки, и прижавшись друг к другу как щенята в корзинке. Я им остро позавидовала. И тут же решила, что если когда-нибудь Аленка решит вот так же путешествовать, я ей и слова не скажу. Хотя… тут я погорячилась, конечно. В общем, я подумаю.

У причалов Риальто разгружали коробки с морскими гадами. Рыбины, переложенные льдом, вздрагивали хвостами, а с крыш за ними по-снайперски цепко наблюдали постоянные клиенты рынка — чайки.

А когда над каналами зазвенели колокола, мы возвращались в отель.

Мост Bembo возле площади Сан-Дзан-Дегола (Campo San Zan Degolà) подарил мне на прощание приятную встречу.

Место это, на самом деле очень грустное, связанное с известной городской легендой про мясника Бьяджо Карньо (Biagio, иногда пишут Biasio, Cargnio), жившего здесь неподалеку в 16 веке. Мясник прославился тем, что добавлял в колбасы и смеси для похлебки мясо похищенных и убитых им местных детей. Так продолжалось до тех пор, пока один из его покупателей не обнаружил в мясе детский палец. По другой версии Бьяджо держал таверну на этой площади, и коронным блюдом было рагу с подливкой «sguazeto», в котором какой-то ремесленник и нашел фалангу детского пальца. Однако вида не подал — расплатился за еду, завернул палец в носовой платок и отнес в Quarantia Criminal — Совет сорока по уголовным делам. Дальше разночтений в истории мясника практически нет: ему отрубили сперва руки, затем — на пьяццетте между колонн — голову, после чего четвертовали, вывесив куски тела на всеобщее обозрение, а голову выставили здесь — на площади перед мостом. Пишут, что изображение отрубленной головы мясника есть на стене рядом с мостом Bembo. Так это или нет — не знаю. Не проверяла и не стану. Еще пишут, что венецианцы сравняли его дом и магазин с землей. Правда впоследствии назвали именем убийцы кусок набережной вдоль Гранд-канала — Riva di Biasio. Как раз рядом с ней рио Сан-Дзан-Дегола и выходит в Большой канал. Когда я размышляла о причинах, побудивших горожан увековечить это имя, меня кто-то потянул за сумку. Я обернулась. У того, кто стоял рядом, был веснушчатый нос, пара пшеничных хвостов и было этому кому-то лет шесть от роду. Я даже вздрогнула, слишком неожиданным было появление ребенка именно сейчас.

— Привет, как тебя зовут? — спросила я.

— Моника.

Карабкаясь по решетке моста, срываясь, и снова начиная штурм, новая знакомая рассказала о многом. Я поняла примерно четверть, самую простую часть ее речи: Моника живет с родителями по ту сторону Гранд-канала в Каннареджо, сейчас они с мамой гуляют, а в обед зайдут за папой на работу, и все вместе пойдут обедать. Узнав, что я из России, человек с веснушками ткнул пальцем в старую церковь на площади и сказал что-то похожее на «русская церковь». Я переспросила и Моника ответила:

— Русская. Сюда ходит наша соседка Анжела, она тоже из России. Из Киева.

Я улыбнулась и больше про церковь не спрашивала, уделив ей незаслуженно мало внимания. Потом уже прочитала, что церковь  San Zan Degola (или храм Усекновения Главы Иоанна Предтечи) одна из старейших в Венеции, с фресками XIII-XIV вв., по благословению Венецианского Патриарха была выделена Венецианскому Мироносицкому Приходу РПЦ. Православные богослужения свершаются по воскресениям и праздникам. Вот здесь можно почитать подробнее о приходе, посмотреть часы работы, расписание богослужений и причастий.

Тем временем на мостик поднялась обогнавшая меня было мама. Она помогала девушке переносить коляску по лестнице.

— Это моя мама и сестренка, — сказала Моника, кивая на них, — она родилась, когда в Венеции был карнавал. Ты знаешь, что такое карнавал? В России есть карнавал? А сфотографировать их можешь?

Вот, пожалуйста — наши с Моникой мамы плюс одно из важнейших событий Венецианского карнавла’2012:

Город тем временем проснулся. Спешащих на работу служащих в летних костюмах сменили туристы в футболках и кроссовках. Затархтели лодки в каналах. С Венецией мы должны были проститься сегодня прежде, чем опустятся сумерки. И хорошо — вечером или утром обратная тяга сделала бы расставание слишком болезненным. Живо вспомнился предыдущий ранний вечер — под пепельно-розовым небом мы возвращались с Бурано — острова, полного разноцветных домиков — витаминок для глаз. На серых сваях сидели чайки, налаживал в лодке спиннинги первый рыбак. И тем радостнее было, чем ближе становилось бело-терракотовое кружево города, который я так и не смогла воспринять как творение человеческих рук. Казалось, люди лишь придали форму тому, что некогда поднялось из глубины.

Спустя чуть более месяца от даты нашего отъезда, в Венецию пришло наводнение. После личного знакомства с ней читать про минус 2 мм в год особенно тревожно… Дело совсем не в том, что мы гуляли меж ее перил совсем недолго и я бы хотела когда-нибудь вернуться (осенью, чтобы увидеть туман). И даже не в надежде на будущий визит сюда повзрослевшей Алёнки. И уж, конечно, не в инопланетянах, которые могут недополучить кусочек своей земной мозаики. Просто не дает покоя одна мысль: с исчезновением Венеции подломится одна из свай, держащая наш мир в зыби мироздания, и он сразу и безнадежно постареет.

11 комментариев

  1. «представитель целевой аудитории журналов мод» — замечательный understatement :)))) понимай он по человечьи ты б могла ему сказать, что он «далеко пойдет». 😉

    Вообще, когда читаю твои рассказы, то на ум приходит фильм «Быть Джоном Малковичем». Ощущение от навигации по аналоговой карте и ее определение, как «дьявольского куска бумаги» очень точно. На гандолах я, предвидя нечто подобное твоим наблюдениям, кататься не стал, но прочтя «побыл Мерси». 🙂

  2. : ) Спасибо, друг! Про карту, кстати, когда писала, вспоминала твой рассказ о Милане, о том, что он — «дружественный к путешественникам город», в смысле, что блуждать там не приходится. Честно говоря, у меня перед Кастелло так и остался какой-то мистический трепет… : ))

  3. Вика,ведь как представлю что мы в одно время были в Венеции,и сидели на Zaterre и возможно ты со своим семейством,как раз заказывала ризотто с каракатицами,а я попивала очередную порцию спритца…..эх

  4. Мы все же на пару-тройку недель пораньше тебя там были… Но это значит, что у нас с тобой все впереди : ))

  5. Вика! Ваш рассказ мне очень понравился! Читала с большим удовольствием. Вы описали свои прогулки по Венеции очень красиво и образно. Рада была еще раз посетить Венецию вместе с Вами!
    Елена.

  6. Лена, добрый день! Спасибо огромное! Мне очень приятно и что вы прочитали, и что написали. И здорово слышать такие слова от человека, который, насколько я успела понять, Италию знает очень хорошо. Рада, что мы познакомились! ))

  7. Мне тоже очень приятно, Вика! Я вижу в Вас родственную душу. — Вы также, как и я очень любите Италию, Венецию, Рим. Я думаю, что мои поездки в Италию и приобщение к великой итальянской культуре — это самое большое счастье в моей жизни. Спасибо Вам за прекрасные рассказы. Это действительно очень здорово!

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *