С людьми, впервые попавшими в Ханью, можно поступить по-разному. Можно поселить их в маленьком отеле посреди лабиринта улочек. Можно заворожить а-ля венецианским антуражем номера: с вензелями зеркальных рам и балдахинами. Но поскольку я в своем постижении города уже проходила все эти стадии, то с родителями решила обойтись иначе.
Определяющее при выборе отеля в Ханье – это та картинка, которую ты хочешь видеть просыпаясь и засыпая. День умчит из города к пляжам и крепостям, озадачит, испугает и проделает все то, что положено дню. И про все это я расскажу. Но.
Утро и вечер в Ханье должны быть совершенны.
К балдахинам привыкаешь быстро. И эйфория от обитания внутри 400-летних стен проходит. Душа просит биения жизни, а глаз — морского простора.
Вот так, с моей точки зрения, должно выглядеть идеальное утро в Ханье.
А так – вечер.
Наш отель «Amphitriti», примостившийся на обломке византийской стены, не мог похвастаться, подобно своим соседям, солидным летосчислением. Строго говоря, когда я впервые увидела его на сайте бронирования, он вообще мало чем мог похвастаться. В рейтинге отелей Ханьи на Трипадвизоре он занимал 116 место из 118. Среди щедро расписанных на английском и итальянском языках ужасов «Амфитрити» лидировали демонические личности двух пожилых сестер-владелиц. В вину старушкам вменялись: ксенофобия (и особенно нелюбовь к англичанам); нежелание сдавать туристам, что-то намудрившим с бронированием, комнаты си вью по цене обычного номера; слабое знание английского языка. Отель называли старым, а один итальянский гражданин не поскупился даже на экспрессивное «камера обскура».
Вероятно, я – человек несерьезный. Отзывы меня не столько настораживали, сколько забавляли. Отсутствие лоска в номерах и нелюбовь бабулек к иностранцам (особенно англичанам) мало пугали. А вот вид, да. Вид пленил.
Встретили нас демоницы очень приветливо. Дамам было лет по семьдесят, одна носила очки с толстыми окулярами, другая — с затемненными стеклами. Родительский номер глядел на гавань, наш трехместный, в переулок. Компенсировал такую несправедливость общий балкон напротив нашей двери, который выходил на набережную. За все четыре дня проживания в «Амфитрити» мы никого на нем не встретили, потому считали его тоже нашим.
Комнаты были чисты, с высокими потолками и анаграммой Амфитрити «AF» на постельном белье. Озадачивали только розетки на стенах — чтобы воссоединить их с вилками подзарядников, телефон приходилось класть на рюкзак, а рюкзак — на табуретку. Видимо практика обращения с планшетами и мобильными была старушкам незнакома. Занятны также были краны в ванной — при сильном напоре воды струя из медного носика перехлестывала раковину и поливала пальцы ног.
Но это все мелочи, конечно.
Гораздо важнее было проснуться, перебежать босиком коридорчик, распахнуть балконную дверь и увидеть, что родители поднялись еще раньше и уже в обнимку глядят со своего балкона на рассвет.
Старый отель просыпался поздно. В тишине солнечные блики бегали по деревянным панелям, картинам, морским раковинам и фарфоровым кошкам на полках.
По вечерам в холле всегда собиралась одна и та же компания. Злодейки-старушки, отельный рабочий и горничная пили чай с пирогами и чесали за ушами кошек – их не пускали дальше прихожей, но исправно наливали в миски молока.
Снизу, из под древней стены долетал вечерний гул, тянуло сладковатым ароматом бугенвилий. И мерцал напротив маяк.
Одна из сестер была слепая. Это выяснилось в наш последний вечер в отеле. Дама в темных очках приветливо кивала нам, но не брала шоколад, который я протягивала. И только после того, как сестра шепнула ей на ухо, улыбнулась – так, наверное, могла улыбаться голубоглазая девочка с обертки шоколада, и коснулась рукой дужки очков – словно на мгновение захотела снять их и рассмотреть меня.
Общеотельный порядок входа и выхода во внеурочное время был продиктован, видимо, страхом пожилых женщин перед многоязыкой толпой, заполнявшей старый город. Ключей от входной двери в «Амфитрити» не признавали. Возвращаясь поздно, мы жали кнопку звонка, называли номер комнаты, и под радостное: «Калиспера!» из домофона входили в прохладных холл.
Чтобы выйти из отеля в ранний или поздний час, полагалось надавить кнопку замка на внутренней стороне двери.
Однажды утром, когда в отеле еще все спали, замок клацнул и выпустил меня на улицу. Кот на ступеньке покосился в мою сторону и снова закрыл глаза. В сердце Ханьи по эту раннюю пору было совсем тихо.
Почему в сердце? В квартале Кастелли, где стоит «Амфитрити», на соседней улице Каневаро, есть совершенно не живописный, обнесенный оградой, кусок раскопок – каменные квадратики бывших комнат минойского дома. Отсюда древний город Кидония разрастался, сменил спустя тысячелетия имя и лик. При византийцах весь город ограничивался холмом Кастелли и его оборонительными стенами. Позже венецианцы поставили второй круг стен, опоясав им существенно разросшуюся Ла Канею (Ханью, т.е.), но Кастели как до них, так и после всегда был зажиточным и престижным районом – вся пришлая знать: ректоры, губернаторы и паши селились здесь, в старейшем квартале. Только мэры Ханьи прервали эту традицию, да и те вынужденно – все же старый город: ЮНЕСКО, там, мировое наследие… машины парковать опять же неудобно.
Через десять минут после выхода из отеля я шла по пирсу к маяку. Стояло обычное ханьевское утро из тонкого разноцветного стекла.
У подножия маяка я уселась на лавочку и взглянула на город.
Слева от мечети Янычар, на обрушившейся стене белел зубик Амфитрити:
Причина, повредившая византийскую стену, была той же, что снесла минарет у мечети — немецкая бомба во время Битвы за Крит во Второй мировой.
До Второй мировой эта часть набережной выглядела так:
Как заведено в природе, где смерть, там и новая жизнь. Пусть на современной картинке отсутствует минарет, но на разрушенной византийской стене стоят рядком три отеля, построенных после войны. Внешне, конечно, неказистые, по сравнению с двумя венецианскими зданиями, обрамляющими их (отели «Pandora Suits» — справа и «Dorothy’s Dream» — слева). Но в одном из этих кубиков послевоенной постройки спят сейчас четверо моих спутников, старенькие сестры-хозяйки, дремлют деревянные панели и кошки на ступенях у дверей.
Что до упавшего минарета, то с балконов Амфитрити, хорошо видно место, где он стоял (по вечерам его остов подсвечивают):
В самой мечети Янычар сейчас картинная галерея. Вообще это нетипичный для Ханьи бывший мусульманский храм, поскольку при захвате города турками не был переделан из христианского, а сразу построен как мечеть. Большинство же здешних церквей имеют классическую цепочку превращений: изначально византийская часовня или католическая церковь – затем мечеть – ныне православный храм. Те венецианские постройки, которые хозяйственные подданные Османской империи не освоили под мечети, они превратили в склады. Не все, конечно, но большинство. Как, например, доки или бастион возле маяка. Или дом Ректора Ханьи (губернатора, то есть), что стоит на одной с «Амфитрити» улице Lithinon:
Устроив в ректорском палаццо склад, восточные люди сделали к нему пристройку, куда въехал Паша Крита – Ханья так полюбилась новым хозяевам острова, что в середине 19 века они перенесли в нее столицу из Ираклиона. Правда, деревянный турецкий новодел просуществовал недолго, сгорев спустя несколько десятилетий. У палаццо Ректора судьба куда веселее. Дворец счастливо избежал гибели во время немецкой бомбежки и сейчас в нем дорогущий бутик отель «Dorothy’s Dream». Назван в честь американской художница Дороти Эндрюс, реставрировавшей дом в середине прошлого века:
С палаццо Ректора связана традиция, до сих пор живущая в Ханье. Переделав здесь все по своему усмотрению, турки повесили на его дверь амулет. Ну мало ли что, чужой дом все же… Будут призраки венецианцев слоняться, например. Еще , поди, в покои Паши просочатся… Нехорошо. Амулет имел форму женской кисти — руки Фатимы, дочери пророка Мухаммеда. Считалось, что она защищает дом от злых духов. Дверь потом поменяли, турок с Крита прогнали, однако ж в Ханье и по сей день популярны такие обереги.
В этих превращениях: из церкви – в мечеть, из крепости – в склад, вся суть истории старого города. Венецианцы его обустраивали (бывшие хозяева – генуэцы, запалили напоследок такой фееричный пожар, что когда языки пламени потухли, город лежал в руинах) и укрепляли (держа в уме в основном флот Османской империи). Турки, победив-таки своих главных противников в Средиземноморье, пришли в Ханью на все готовое, устроились в городе с удобствами и особо набегов с моря не опасались. Потому, кстати, безбожно запустили маяк и бастион при нем. Да так, что в начале 19 века старый, венецианский маяк рухнул после обычных здесь зимних штормов. Надстроили его египтяне, во время короткого периода, когда Крит был отдан турками под управление Египта. Потому формой он напоминает минарет. И часто называется египетским.
Тень от маяка, меж тем, сползла с моей макушки, солнце припекало. И я, сняв сандалии, пошла по пирсу обратно. Мысли были легки и беззаботны. Вот, например, думала я, кто просыпается первым: рыбак или его лодка? Кто кого будит и зовет в море? Вопрос для материалистов и идеалистов, наверное.
С одним рыбаком (правда без лодки) я посидела рядом на пирсе. Рыба у него не ловилась. Иногда он поглядывал яркими глазищами в мою сторону и усмехался. Я решила не портить своим присутствием настоящую мужскую рыбалку. Обулась и пошла проверять, открыты ли ворота во двор с одним из лучших видов на гавань, любимым не только простыми смертными, но и киношниками.
Подняться к нему можно по Ослиной лестнице, что взбегает в горку от темной, пахнущей помойкой улицы Michail Afentoulief позади здания Арсенала (источник запаха понятен – на нее глядят черные выходы таверн на набережной).
Сейчас будет небольшая ода практичности венецианцев. Думаю, вы со мной согласитесь. Итак, лестницу построили для подъема из порта грузов, которые везли на ослах. Сейчас ее реставрируют, а прежде о деловой хватке подданных Республики святого Марка можно было судить по одним только ступеням. Мало того, что их сделали широкими – чтобы на каждой умещались все четыре ослиные ноги. Так еще покрыли гранитной крошкой, чтобы животные не скользили, и окантовали белым известняком, чтобы ослы их видели в темноте и не спотыкались. Вот это я понимаю – гарантия перевозок.
Ступени выводят к воротам во двор перед ректоратом Технического Университета. К сожалению, в летние месяцы, как правило, закрытым.
Тем же, кто застанет их незапертыми, повезет. Панорама гавани отсюда душевная.
В феврале 2014 года вышел фильм «Два лика января» с Кирстен Данст, Вигго Мортенсеном и Оскаром Айзеком. Снят он по роману Патриции Хайсмит – автора «Талантливого мистера Рипли». Действие триллера со страстями и стрельбой разворачивается в 60-х годах преимущественно в Греции, в частности, в Ханье. С этой площадки перед ректоратом были сняты сцены в порту. Фотографии, к сожалению, не мои — за процессом киносъемки я наблюдала из дома виртуально: с помощью объективов знакомых и незнакомых местных жителей.
«Афитрити» в легком ретро-антураже:
Вот, где раньше, если верить сценаристам, останавливались рейсовые автобусы (фото: POYЛА ΣПАРТАЛН):
Напротив дворика с образцовым видом есть еще одно место, пострадавшее при бомбежке подобно мечети Янычар, но вполне неплохо обустроившееся в настоящем. Хотя и сменившее свою природу. Речь о развалинах бывшего женского доминиканского монастыря Богородицы Животворящей на улице Aghiou Markou.
К разрушенным стенам пристроили новые — получился бутик отель «Монастири». С внутренним двориком и номерами по 250 евро за ночь. Правда, без особого вида на гавань.
В Ханье сколько угодно домов, повторяющих судьбу Синдбада-морехода: процветание-почти кирдык-опять процветание, но уже в иной ипостаси.
Среди несметного количества зданий с такого рода превращениями мне известно едва ли не единственное, сохранившее все атрибуты прошлых перипетий в его судьбе. Это православная церковь Святого Николая с часовней в одном крыле, минаретом – в другом и католическими витражами под потолком.
В то утро я зашла в храм Св. Николая поговорить с настоятелем. Речь о предмете нашей беседы пойдет в последней главе. Батюшка сидел на табуретке под стягом византийской церкви с двуглавым орлом и ел апельсин. Очевидно вкусный, судя по тому, как жмурились глаза. По-английски он понимал плохо, но с помощью еще двух священников, призванных в помощь, мне удалось добиться хотя небольшой, но какой-никакой ясности в интересовавшем меня деле. В утешенье батюшка подарил мне апельсин из корзинки, стоявшей тут же рядом с его табуреткой.
Какое-то время я петляла по кварталу Спланциа. Турецкий квартал огибает снизу холм Кастелли и тянется до восточного конца набережной. Ему достается внимания меньше, чем западным кварталам, лежащим по левую сторону (если смотреть на море) от улицы Halidon. На мой взгляд – напрасно. Во-первых, в восточной части набережной находятся лучшие рыбные рестораны Ханьи. А во-вторых, в улочках Спланции есть очарование тишины и размеренной жизни внутри старого города. В отличие от западных кварталов здесь больше жилых домов , нежели отелей и магазинов:
В девять утра еще тихо.
И так светло и радостно было вокруг, что снова скинув сандалии, я пошла по теплым камням босиком. Апельсин, который дал мне батюшка, оказался сладким и сочным, почти без цедры.
Вход в Топанас – западный квартал, оглушил, как бывает, когда выныриваешь возле оживленного пляжа. В фонтан на площади уже кто-то кидал монетки, магазины работали, команды катеров зазывали народ на морские прогулки. Я обулась и пошла пить кофе в «Тамам».
Таверна «Tamam» долгое время удерживала пальму первенства на Трипадвизоре среди ресторанов Ханьи. Видимо это избаловало ее владельцев и сейчас кухня несет лишь отголоски прошлого изыска. Однако кофе тут варят по-прежнему один из лучших в городе. Садиться лучше внутри – в бывшем зале турецких бань, в здании которых и расположился «Тамам». Это раньше тут поднимался к потолку пар и блестели разгоряченные тела подданных Османской империи. Теперь здесь прохладно, слегка винтажный интерьер, словом очень приятно.
Вообще, антураж порядком расслабляет местных рестораторов. Вот, например, ресторан «Semiramis» напротив синагоги. Кто не фотографировался подле его арбы:
Таверна устроена в живописных развалинах дома, некогда принадлежавшего еврейской общине, и являет собой прямо-таки квинтэссенцию «таверны старого города». Хоть картину пиши. На качестве блюд и обслуживания, к сожалению, это сказывается обычно не лучшим образом.
Хотя, положа руку на сердце… получалось бы у нас, поклонников старого города, добросовестно бегать меж столов с подносами? Ну, утром, положим, возможно. А в сумерках, когда распустятся ночные цветы, и зажгутся фонарики… то-то и оно.
Западные кварталы: венецианский – Топанас и еврейский – Овираки фактически слились в один и отвечают за понятие «венецианской части» старого города. Венецианских зданий здесь, действительно, больше, нежели в восточном квартале Спланция. О Светлейшей напоминают типичные окна:
И арки:
Однако они растворены в такой щедрой смеси культур, что я всегда поражаюсь, сколь единым, без швов, получился облик, сплетенный из разных стилей.
Тут и греческие посиделки: крикливые, небрежные, теплые:
И яркие общесредиземноморские магазинчики:
И неизменно напоминающие мне римский район Трастевере охристые стены домов, цветы в кадках и атмосфера праздности:
И словно подглядывающая из окошек церковных лавок за этим многоголосьем Византия:
Есть у меня одна страстишка, одно желание, которому, наверное, сбыться не суждено, но отделаться от мысли о нем невозможно. Где-то со второго приезда в город, когда глаза перестали разбегаться, дыхание несколько выровнялось и взгляд сфокусировался на деталях, я стала замечать среди увитых цветами дверей и балконов, старые, запертые двери.
А среди нарядных фасадов домов на набережной забитые досками проемы окон.
Рано или поздно собственники либо найдут деньги, либо продадут эти дома. В них поменяют прогнившие перекрытия, проведут коммуникации и откроют новый бутик-отель. Но вот пока этого не случилось, ужасно хочется оказаться внутри старого дома. Втянуть носом его запах, послушать, какие звуки отражаются от стен. Что почувствуешь ты за этими перетянутыми цепями дверьми?
На улице Theofanus есть, например, отель «Casa Delfino». Он тоже до конца 80-х годов двадцатого века стоял заколоченным и молчаливым. Пока один из отпрысков семейства Дельфино не вложил в него деньги и не открыл отель. Но каждый раз, когда я смотрю на его ограду, на пьющих утренний кофе людей за безупречно сервированными столами в саду, на галереи:
я чувствую разочарование и сожаление. В истории этого дома были волны и ветер. Был шторм, бросивший судно генуэзского купца Джованни Дельфино на мель возле острова Грамвуса. Был находчивый авантюрист – сам синьор Джованни. Распродав всю треску, которую вез в Сирию местным жителям и впечатлившись прибылью, он перевез из Генуи в Ханью жену с двумя детьми. Деловая сметка подсказала, что из центра Средиземноморья гораздо выгоднее и проще торговать с Востоком. Смелость позволила расчетам стать реальностью и купить венецианский особняк в Ханье (правда, сравнительно занедорого – в то время Крит был под властью Турции, и дома в христианском квартале Топанас не особо ценились). И была любовь. Дочь синьора Джованни Маргаретта и капитан корабля, везшего девушку в Геную на встречу с женихом, присмотренным для нее отцом, влюбились друг в друга. Корабль развернули обратно к Ханье, в ноги отцу кинулись… и были внуки потом у синьора Дельфино. А у дома – счастливая жизнь, в которой участвовали все отпрыски шестерых детей Маргаретты и капитана (дом синьор Джованни отдал дочери в приданое)…
Нет, на мой взгляд, лоск несовместим с историей. Джакузи с подсветкой, ламинат, неоновые светильники мне кажутся словами совсем из другого рассказа… И пусть «Амфитрити» лет гораздо меньше, чем «Казе Дельфино», но мне куда милей ее слегка потертые деревянные панели стен.
Кстати, об «Амфитрити». Моя прогулка тем утром закончилась в крепости Фиркас, стерегущей вход в гавань. К тому времени в отеле на византийской стене проснулись четверо путешественников, желали идти завтракать, и мне пора было возвращаться.
Нырнув под арку Морского музея, я кивнула льву Святого Марка над бывшими покоями венецианского коменданта форта.
И пошла к башне. Это место в венецианско-турецкой крепости принадлежит уже новейшей истории.
В 1913 году здесь впервые на острове подняли греческий флаг — впервые Крит стал частью другого государства добровольно, а не в результате чужих драк за контроль над центром Средиземноморья.
Я глядела на город, и он снова проделывал со мной свой любимый фокус – качался на границах нескольких пространств и времен.
Титул Ханьи «греческая Венеция» безбожно растиражирован негоциантами от турбизнеса. Логика та же, что в любом другом бизнесе: продавать брэнд всегда проще. Повторять или нет штампы, конечно, личное дело каждого, но все же… Подданные Республики святого Марка создали лишь один город-шедевр – саму Светлейшую. Из Ханьи шедевр сделало время. Пусть маленький, но шедевр. Века и немецкие бомбы уравняли монастыри и мечети. И пленительный в своем нынешнем облике город не принадлежит ни одной из существующих на Земле культур. О ее настоящих хозяевах – кидонах, напомнят разве что пыльные камни раскопок, названия диких бухт, да промелькнет нечто трудноуловимое во взгляде рыбака. Вероятно, пространство каким-то нерасшифрованным наукой образом хранит следы присутствия людей, поклонявшихся легконогой богине Диктинне, чей храм был открыт ветру, небу и морю. Вероятно, все мы, влюбленные в мягкий, прозрачный свет этого города, тоже видим очертания этого храма. Потому нам так привольно и радостно здесь.
Далее – Диктинна.
Вика, нет слов, ждал этого момента, и вот он настал! Так про Крит, особенно про Ханью, никто не расскажет и… Уверен, человек, который еще ни разу не гулял по брусчатке Старого Города, не сидел в таверне, наслаждаясь атмосферой этого места, непременно влюбится в красавицу, читая твой рассказ. А еще это настоящий экскурс в историю, позволяющий посмотреть на город с совсем другой стороны. Кстати, однажды, Вик, нам удалось побывать за цепочкой 🙂 Это было как раз в той самой восточной части Старого Города. Видимо, дом только только собирались ремонтировать и были сняты двери. Конечно, во внутрь не полезли, постояли на пороге, т.к. внутри опасно, прогнившие перекрытия могли в любой момент провалиться. Но и этого было достаточно для того, чтобы запомнить этот момент на всю жизнь. И ощущение, что все, что мы увидели внутри, и сохранилось с тех еще времен… Я думаю, что и тебе когда-нибудь обязательно посчастливится попасть в такой домик. Знаю, что так и будет! Ведь, не смотря на туристический бум, таких домов в Ханье еще предостаточно!
Да, и для меня настоящее открытие — женская рука. Видел пару раз, но не придавал значения, для чего это!.. Спасибо, Вика, за подаренные эмоции. Ведь Ханья для нас — это особенное место, так же, как и для тебя!…
Леша, спасибо за твои слова! ) И как же приятно сознавать, что не одну меня клинит на таких вот бродилках по Ханье, по тяге к ее старым домам. В восточной части не отреставрированных домов, думаю, куда больше, нежели в западной… Надо в следующий раз повнимательней приглядеться — вдруг увижу незапертую дверь. Спасибо за идею. )
Вообще, эта поездка в Ханью необычной была. С одной стороны — такого количества народа, как в июле, я в ней не видела никогда. Это стало сильным испытанием моих чувств к городу )) А с другой — не каждый день встречаешь в Ханье друзей. ))) Про это я тоже не написать не могла )
Алёне Денисовне превед кагдила 🙂
Был в Ханье в 14 году, на самостоятельной экскурсии, на 2-3 часа, много не увидишь. Рассказом впечатлен. Хочется взглянуть на город снова.
Божественно написано! читаешь — и словно переносишься в этот прекрасный город, такой особенный, как в этой истории!